22 июня 1941 года началась Великая Отечественная Война. В семейном архиве сохранилась переписка между членами семьи 1941-1942 годов. Эти письма очень мне пригодились.

К началу войны семейная жизнь ЮЛ и АВ разладилась. Стремительное наступление немцев на Москву привело к срочной эвакуации жителей. Мудрая наша бабушка АС уже через 10 дней после начала войны отправила в эвакуацию в Бондюгу (по старой памяти) мою маму (НИ) и меня с Танюшей (дочкой ЮЛ), поскольку её родители сами не знали, что им делать. Кроме того, с нами поехала мачеха Али - Юлия Фёдоровна Строева (вторая жена отца Али - Василия Львовича Строева) с двумя девочками - Наташей (годовалой) и Леной, который было лет 12. Считалось, что Наташа и Юля будут помогать друг другу.

Мы приехали в Бондюгу очень рано, там ещё не было эвакуированных, поэтому цены на продукты были фантастически низкими (раз в 10 ниже, чем в Москве). На заводе многие помнили семью Карповых. Дирекция завода старалась помочь нам в устройстве жизни. Нас поместили в доме председателя Горсовета Г.Горбунова. Дядя Гора был добрейшим человеком. Я с ним подружилась, и мы постоянно "резались" в шашки. Нам отвели две комнаты. Тут оказалось, что психика Юлии Фёдоровны находится в крайне неустойчивом положении. В этом смысле и у Наташи тоже были проблемы. В результате отношения между ними, мягко говоря, не были дружескими. Между тем в Москве на имя Виноградовой Н.И. по адресу Воронцова поля пришло уведомление, что ей в сентябре 1941 года следует явиться в МГУ для продолжения учёбы или оформления отпуска. Кроме того, Наташе необходимо было попасть в Москву в это время, чтобы перевестись из кандидатов в члены ВКП(б). Заявление о вступлении в партию она подала ещё до войны. Таким образом, в сентябре 1941 года ей нужно было хотя бы ненадолго съездить в Москву. Это в то время, когда из Москвы люди эвакуировались целыми домоуправлениями. Тем не менее, АС достала ей вызов в Москву и даже пропуск для меня.

Как только мы приехали в Бондюгу, АС прислала нам посылку с тёплыми вещами и конфетами. Юля с Наташей не могли разобраться с этими вещами и бегали вокруг большого стола, отнимая разные предметы друг у друга и громко ссорясь. Дети недоумевали. Хозяева смущались. Когда АС прислала Наташе вызов в Москву, он попал в руки Юлии, и она никак не хотела его отдавать. Пришлось вызывать милицию.

Наташа очень скупо писала АС в Москву, но все письма были заполнены описанием ссоры с Юлией. В архиве есть письмо к Наташе от близкого друга Анны Самойлов-ны Евгении Евменьевны, врача-психиатра, которая всю войну прожила на Воронцовом поле. Она пишет: "Наташка! Пиши матери нормальные письма о вашей жизни. Или в драках с Юлией ты отбила себе правую руку и не можешь выводить те каракули, которые у тебя заменяют почерк? Мать, как только входит в дом, спрашивает: "Есть письма из Бондюги?" Волнуется, по ночам не спит. Будь моя воля, отодрала бы тебя за твои косы. Возьми ручку и пиши!!!" История с Юлией закончилась, когда для неё нашли комнату в другом доме. И тут не обошлось без письма АС в заводоуправление. А наша поездка в Москву не состоялась, потому что наступил октябрь, немцы были очень близко от Москвы, и поездка в это время была бы полным безумием.

Основная сложность в нашей жизни в Бондюге была в том, что я и Танюша очень много болели. Больница была в четырёх километрах от нашего дома, и ходить туда надо было пешком. В очень редких случаях удавалось выпросить лошадь. К счастью, Танюшу в октябре месяце забрали помирившиеся родители. ЦАГИ, где работал ЮЛ, эвакуировали в Казань. С последним пароходом, перед тем как встала на зиму Кама, Юре и Але удалось доехать до "Тихих гор" (пристань завода) и вернуться назад, в Казань, на том же пароходе. К нам домой они буквально прибежали, схватили дочку, вещи, которые были под рукой, и бросились обратно. Меня, восьмилетнюю маленькую девочку, буквально поразила их молодость, красота, лёгкость, весёлость и вообще ощущение счастья, которое от них исходило. От всего этого я уже отвыкла.

В первые дни войны ВЛ ушёл добровольцем в Красную Армию. Так же поступила целая группа его друзей, сотрудников Карповского института: А.Х.Гильман, С.Я.Пшежец-кий, В.А.Веселовский и другие. Все они попали под Подольск в качестве рядовых политбойцов литерной части ГлавПУРККА. Почти с первых же дней войны возникли опасения, что она может перейти в войну химическую. Поэтому специалистов-химиков собрали в особое подразделение, которое проходило начальную химическую подготовку под Серпуховом. Это подразделение оставалось под Москвой и в самой Москве до конца октября 1941 года.

Изредка ВЛ получал возможность день-другой побывать в Москве. Он рассказывал мне, что однажды, когда было уже холодно, он попал на органный концерт. Исполнителем был профессор Гедике. Он вышел в лисьей шубе и играл Баха так, как будто играет его в последний раз в жизни.

ВЛ был совершенно уверен, что будет убит. Но судьба сложилась иначе. В воскресные дни к нему в Серпухов приезжали родные и близкие, среди них сотрудница Института - Дора Ильинична Лейпунская. В то время и завязался их роман. Семья далеко, всё рушится, выжить практически нереально. Первый муж ДИ - Л.П.Кононо-вич - был на фронте (убит он был в 1945 г.). У ДИ был маленький сын Шурик, родившийся в 1937 году.

В ноябре 1941 года вся группа военных химиков, бывших сотрудников Института, в составе Военной академии химзащиты была переведена в Ташкент, а в январе 1942 года - в Самарканд. В Ташкент же был эвакуирован Кар-повский институт, и с ним Д.ИЛейпунская с сыном.

В Самарканде слушатели закончили Академию. Пришлось сдавать экзамены. "Вот уж не думал", - писал ВЛ АС. Окончив Академию, ВЛ вместе с ВА.Веселовским и другими членами группы из Карповского института был переведён в Училище химзащиты в г.Вольск Саратовской области.

Возвращаюсь к жизни в Бондюге. Мы с мамой прожили в эвакуации год и восемь месяцев. За это время я два раза ломала руку, мне удалили аппендицит, не говорю уже о таких мелочах, как дифтерит, фурункулёз, колит, малярия и прочее. Моя мама Наташа не была готова ко всем этим трудностям. Она чувствовала себя абсолютно беспомощной и страшно пугалась. При любом происшествии она начинала кричать, плакать, так что, судя по письмам, мне приходилось прибегать к таким формулировкам: "Мамочка, ты только не пугайся и не плачь, но я, кажется, сломала руку". После этого мы шли пешком в больницу.

Сложность нашей жизни была связана с коммунистическим воспитанием НИ, её незнанием обычной бытовой стороны жизни. От общих неудач на фронте она растерялась и почти перестала разговаривать. НИ всё время рвалась на фронт и постоянно обсуждала со мной перспективы моего житья в детском доме. Больная психика привела к тому, что она замкнулась и перестала писать письма бабушке и ВЛ.

Между тем она очень неплохо работала. Она стала начальником цеха газированной воды. Этой водой снабжались многие цеха завода (например, металлургический). Бондюжский завод во время войны имел важное стратегическое значение. Был на особом положении. В частности, требовалось особое разрешение на въезд, поэтому эвакуированных людей было немного. В больнице был устроен госпиталь, из Москвы туда приехали высококвалифицированные врачи и хирурги. В этом мне повезло. НИ наладила образцовое производство особо чистой газировки. В цехе у неё было две работницы - Клава и Ма-руся, лошадь с возчиком и механик. Жили они все дружно. Летом 1942 года получили большой участок под коллективный огород. Здесь очень пригодилась лошадь. Но всё-таки окучивать два длиннющих ряда (примерно 100 м) картошки пришлось мне.

Интересно, что, начиная с лета 1941 года и до лета 1944 года, в саду Карповского института тоже устраивались огороды. Несколько грядок вскопали Евгения Евменьев-на и довоенная наша домработница Катя. Они же с помощью ЮЛ (начиная с 1942 года) пытались разводить огород на даче в Челюскинской. Но там он без присмотра быстро зарастал сорняками. Борис Абрамович (муж АС) был эвакуирован в г.Тогучин под Новосибирском, где он также развёл образцовый огород. В одном из писем к ВЛ АС пишет: "Как жаль, Володичка, что лучшие наши огороды у БА и Наташи так далеко разбросаны друг от друга - Новосибирская обл. и Бондюга".

А между тем в Бондюге НИ по собственной инициативе наладила несколько весьма полезных дел: стерилизацию перевязочных материалов и изготовление особо чистой, белой ваты для госпиталя. Эти работы проводились прямо в их цехе. Кроме того, вместе с Клавой и Марусей они ходили в детские сады и варили патоку для детишек.

Всё это так, но тяжёлое настроение Наташи, отчасти связанное с некрепкой психикой, осложняло нашу жизнь. Приведу выдержки из одного её письма к ВЛ: "…Главное тоска. Ире жилось очень тяжело, она болела, я совсем пала духом и разучилась разговаривать, ибо никто мне не сочувствовал, и я замкнулась. А главное, отошла от Иры и она пала духом. Я ей сказала: "Ира, ты живи сама… а я сама". Мы так и жили. Надо всё-таки наладить жизнь моей дочери, приласкать её. Она очень, очень одинока. Когда она болела, я очень расстраивалась, так она говорила: "Мама, я сама виновата, ты не сиди со мной, я одна буду лежать".

АС всячески поддерживала НИ. "Помни, Наташенька, что надо держать себя в руках, меньше копаться в себе и носиться со своими переживаниями, а постараться найти смысл и содержание в окружающей жизни. Чтобы победить и выжить, надо думать о жизни. Ведь мы все думаем о вас, а ты принимаешь это как должное и не считаешь даже нужным отвечать на письма. Пиши Володе часто и спокойные письма. И пусть Ирочка пишет ему не реже двух раз в неделю. Ведь жизнь ещё впереди. Я ночи напролёт не сплю и думаю над твоими письмами, а если их нет, то над тем, почему нет.

Сделай запасы, купи: картошку, крупы, морковь, дрова. Всё это в 8-10 раз дешевле у вас, чем в Москве. Ведь деньги у тебя есть".

А между тем мы переехали от Горбуновых и жили в небольшом домике с садиком, где росли мальвы. Дом принадлежал старой учительнице Ксении Лаврентьевне, которая знала семью Карповых ещё в 1915 году. КЛ всё время лежала в больнице. У неё был рак. Бабушка присылала ей из Москвы обезболивающие лекарства. Кроме нас, в домике жила домработница - Катя. Бывшая монахиня, высокая и мрачная, но невероятно честная. Она, не теряя времени даром, крестила меня прямо дома. "Я теперь попаду в рай?" - спросила я её. "Ну, если умрёшь сейчас, то, наверное, а потом - неизвестно".

Я уже писала, что Кама была быстрой, мощной, широкой, прозрачной рекой. С прекрасными сосновыми лесами и заливными лугами по берегам. Изредка мы ездили на лодке за Каму. Эти луга, леса и река снятся мне до сих пор. Так как мама работала, то я была совершенно беспризорным ребёнком. Летом я часто бегала на Каму. Там на узенькой полоске песка под высоким лесным берегом жил в шалаше дедушка Маслов. Это он в 1918 году помог АС с детьми выбраться из Бондюги. У старика была длинная седая борода. Был он очень ласков, занимался ловлей рыбы, в основном ловил стерлядь, угощал меня ухой. Мы вели длинные, неторопливые беседы.

На пристани "Тихие горы" начали строить новый причал. Для этого на высокий берег положили длинные (метров в 15) толстые сосновые брёвна, другой конец которых лежал на сваях - таких же толстых брёвнах, вбитых в узкую полосу берега. Я была спортивной девочкой (откуда и все мои переломы). Однажды, стоя на берегу, я обнаружила прекрасный бум (бревно), ведущий прямо в небо, к солнцу. Я вступила на него и пошла. Чувство счастья от воздуха и света всюду вокруг меня я никогда не забуду. Но тут, дойдя почти до конца, я посмотрела вниз и испугалась. Пришлось лечь на бревно. Обхватив его руками и ногами, я начала потихоньку скулить. Стал собираться народ, никто не знал, что делать. Но тут из толпы вышел паренёк лет четырнадцати, который бодро прошёл по бревну ко мне, взял меня за шиворот и доставил на берег.

Помню ещё, как я стою среди бескрайнего поля свеклы на берегу Камы на изнуряющем солнцепёке с сачком в руках и пытаюсь поймать прекрасную большую жёлтую с чёрным бабочку-аполлона. Их там было несколько десятков. Но мне не удалось поймать ни одной, хотя я провела там несколько часов.

Летом в мои обязанности входила доставка большой трёхлитровой бутылки молока из "Тихих гор" домой (это расстояние около километра). Дорожка шла через поле конопли, которая была гораздо выше меня. Летом коров доили поздно. Я на всю жизнь запомнила, как иду через чёрную коноплю, а впереди светится красное закатное небо. На животе эта самая проклятая бутылка с молоком. Было жутко.

В школу я практически не ходила. Во-первых, много болела, а во-вторых, боялась местных мальчишек-старшеклассников, которые пообещали утопить меня в школьной уборной.

Летом я вместе с моим классом во главе с учительницей ходила собирать лечебные травы. За это мне давали 500 грамм хлеба. Однажды рядом с полем ржи, где мы собирали спорынью, нам попалось поле гороха. Мы, конечно, начали его рвать и закусывать. Тут на коне примчался парнишка, который принялся нас бить кнутом и выгонять с поля. Наша учительница стала уговаривать его отпустить нас. Отпустил. В то время действовал закон об уголовной ответственности за сбор колосков, морковки и прочего на колхозных полях.

С внешней стороны жизнь наша была устроена совсем неплохо. Отец переслал нам свой военный аттестат (около 400 руб.), бабушка регулярно высылала примерно по 800 руб., и мама получала около 300 руб. Цены в Бондюге были ниже, чем во многих других местах. Картошка - 45 руб. пуд, мясо - 45 руб. кг, масло - 100 руб. кг, мёд - 50 руб. кг, дрова - 30 руб. 1 м3, молоко - 7 руб. литр. Бабушка постоянно присылала продуктовые и вещевые посылки, писала как минимум одно письмо в неделю, а иногда и чаще. Отец тоже писал часто. Я ему отвечала, например, так: "Здравствуй, папа! Как ты живёшь? Мы живём хорошо. Я сломала левую руку".

Всё в нашей жизни упиралось в неумение моей матери налаживать жизнь. Даже русскую печку пришлось научиться топить мне. Расспросив соседей и знакомых, я приступила к делу. Удалось открыть трубу, залезши в печку, сложить дрова колодцем, удалось их поджечь. Запылал костёр, прогорел. Но самое важное - уловить момент, когда нужно закрыть трубу, чтобы, с одной стороны, не упустить жар, а с другой - не угореть, если закрыть слишком рано. В первый раз так и получилось. И мы все сильно угорели. В это время у нас была в гостях Женя, моя двоюродная сестра. Она со своей мамой Симой жила в Тихих горах. Наташа, увидев, что мы так здорово угорели, предложила нам прогуляться до универмага "Татторг". Этот магазин стоял в поле недалеко от нашего дома. Это было сказочное, безумно интересное место. К магазину вокруг поля вела дорога. Но мы решили сократить путь и направились прямо через поле по глубокому снегу.

До магазина было метров пятьсот. Мороз стоял трескучий. Мне было восемь лет, Жене - пять. Преодолев по горло в снегу треть пути, мы выбились из сил. Что делать - неизвестно. Мы подняли громкий рёв. Место было довольно пустынное. На наше счастье, нашёлся прохожий, который добрался до нас, выволок на дорогу, доставил домой и отругал мою мать.

Коммунистическое воспитание и нервная болезнь мамы превращали жизнь в трагедию. "Я живу с чувством большого горя, мне всё равно. Все только и делают, что заботятся о себе. Я просто считаю, что я никого никогда не увижу - и конец! Главное у меня что-то замерзло внутри и пусто, пусто, никаких воспоминаний, говорю, как автомат. О моём дне рождения мы забыли, но после твоего поздравительного письма Иринка заявила, что у неё есть 3 руб. и она купит мне подарочек" (из письма к ВЛ от сентября 1941 года).

АС, получая подобные письма, не могла спать по ночам, умоляла Наташу писать хоть раз в неделю. А та посылала письма раз в два месяца. Чаще телеграммы.

Наконец, летом сорок второго года АС приехала к нам в Бондюгу, успокоила маму, привела в порядок наш дом, организовала покупку дров и продуктов на зиму и вообще навела какой-то человеческий порядок.

После Сталинграда стало возможным наше возвращение в Москву. АС прекрасно понимала, что мы сами из Бондюги выбраться не сможем, особенно зимой. Надо было проехать 70 км на лошадях через лес до станции Сюгинская, а оттуда уже поездом в Москву. АС прислала за нами близкого ей человека - Клавдию Анисимову, которая окончила ИФЛИ, где они и подружились с АС. В дальнейшем Клавдия работала учёным секретарём в Музее.

Нам предстояло трёхдневное путешествие на лошади по лесной дороге в трескучий мороз. Заранее были сшиты ватные варежки-мешки, ватные носки - вкладыши в валенки, ватные штаны. Зимний лес весь в глубоком снегу произвёл на меня сильное впечатление. Наконец, мы добрались до железной дороги. Клавдия сумела поместить нас в маленькой гостинице при станции. До Москвы с остановкой в Сюгинской ходил только один поезд в день. Билетов не существовало. Вручив начальнику станции обильные дары, Клавдия сумела договориться с ним о том, что он посадит нас в поезд. Когда поезд пришёл, начальник станции сдал наши вещи в багажный вагон, открыл с противоположной стороны от платформы своим ключом дверь и впустил в тамбур одного из вагонов. Предполагалось, что мы вступим в деловые переговоры с проводником, и он нас устроит в вагоне. На нашу беду, проводница вошла в вагон с ведром кипятка, а мы были столь неловки, что в результате часть кипятка вылилась ей на ноги. Тут она рассвирепела. На мне был тулупчик, когда-то принадлежавший ещё моему отцу. Он был сшит в талию и с широкой юбкой в складку. Вот за эти-то складки эта громадная бабища схватила меня и швырнула сверху из вагона на платформу. Я, слава Богу, не ушиблась. Мама и Клава сами вышли из вагона. Тут поезд начал трогаться. Нам ничего не оставалось делать, как бежать в конец состава, где у последнего вагона была маленькая открытая площадка. Вот на этой площадке мы и ехали несколько часов. В жуткий мороз. Я уговаривала маму и Клаву, что всё прекрасно и что главное - мы едем в Москву. Наконец, Клава на какой-то большой станции пошла вдоль поезда и нашла проводницу, которую смогла подкупить. Нас пустили в вагон. Я сидела на краешке одной скамейки, а мама - через проход, на краю другой. В результате я положила голову ей на колени, перекрыв проход. И всю ночь через меня перешагивал народ. В Москве обнаружилось, что я вся покрыта вшами.

Итак, в феврале сорок третьего года мы перебрались в Москву.

Возвращаюсь к описанию жизни ЮЛ, Али и Танюши в начале войны. Я уже писала, что ЮЛ работал в ЦАГИ, который эвакуировался в Казань. Там же находился Лётно-испытательный институт (ЛИИ). Некоторые эвакуированные из Москвы семьи сотрудников жили в посёлке Крутушки в одиннадцати километрах от Казани, в здании, где до войны был дом отдыха. Там и поселились Аля с Танюшей, а ЮЛ ездил на работу в Казань, иногда и ночевал там. Он участвовал в разработке новых видов вооружения самолётов. Одна из сконструированных ЮЛ пушек ставилась на самолёты в течение десятков лет уже после войны. В Казани ЮЛ стал лётчиком, чтобы на практике испытывать создаваемое оружие.

Письма Али к АС разительно отличались от писем Наташи, хотя их с Танюшей жизнь была устроена гораздо хуже. Жили они в общей комнате с другой семьёй. Позже, правда, переместились в отдельную комнату. За водой надо было ходить почти за километр. Место было замечательно красивым - кругом лес и вода. Кама здесь сливалась с небольшой речкой Крутушкой. Дрова надо было заготавливать самим. Продукты можно было купить в Казани (11 км) и в лесничестве, где их продавали крайне неохотно. Несколько сёл, где иногда тоже кое-что удавалось купить, располагались в отдалении от Кру-тушек. Охотнее всего продукты отдавали в обмен на вещи. Эта ситуация очень правдоподобно изображена в фильме Тарковского "Зеркало".

Семьям сотрудников ЦАГИ выдавались так называемые борт-пайки, и кое-какие продукты привозились централизованно из Казани.

Несмотря на все трудности, письма Али звучат очень бодро. "Комната моя меня очень утешает, особенно, когда солнечный день, и по стенам везде зайчики. Но картошка, проклятая, не даёт успокоиться. Если бы она была обеспечена хотя бы в небольшом количестве, но ежедневно, как хлеб, было бы замечательно. Но, в крайнем случае, хлеб и молоко тоже неплохо". В другом письме к ЮЛ она пишет: "Сегодня на рынке в Казани купила гуся за 400 р., четыре кило моркови по 15 р., два кило муки, пол-литра хлопкового масла за 100 р., все примерно на 600 р. Получила твою получку 320 р., и АС прислала мне 300 р.". Заметим, что в Казань за одиннадцать километров, как правило, ходили пешком. Ещё письмо: "Получила ещё 300 р. от АС и посылочку. Послала АС письмо, очень мы ей благодарны, нельзя даже описать, сколько радости это нам доставило. Даже неудобно, АС сама, наверное, ничего не ела, а всё нам берегла, в такое время, когда нигде ничего нет. Юрочка! Поблагодари её от меня и Танюши получше!" "Сейчас у нас настоящая весна. Прилетели скворцы и трещат на разные лады в особенности на закате солнышка. Скоро зазеленеет свежая зелень. Кругом летают никогда не виданные птицы, и так интересно за ними наблюдать. А воздух! Особенно сейчас, когда тепло и солнышко. Даже бабочки летают". Какая разница с письмами Наташи. В Бондюгу АС посылала регулярно 800 рублей в месяц и множество посылок, но никогда не получала даже подтверждения о получении всего этого. В крайнем случае после многих напоминаний посылалась телеграмма.

В феврале сорок второго года ЮЛ уехал на работу в Москву. На семейном совете решили, что Але с Танюшей пока ещё рано возвращаться в Москву. В Москве ЮЛ жил на Воронцовом поле вместе с АС, тётей Маней и Евгенией Евменьевной. Каждое утро он ездил за 80 километров на работу. От станции надо было ещё идти четыре километра пешком. В конце концов он получил комнату на полигоне, а домой приезжал на воскресенье.

Напомню, что отчимом Али был генерал Е.А.Щаден-ко - начальник снабжения Армии. Узнав о её бедственном положении, он послал в Казань самолёт со своим адъютантом - полковником Логиновым. Узнав о трудностях, связанных с отсутствием еды, ЕА прислал Але с этим самолётом продуктовую посылку: большую картонную коробку (примерно 10 кг) конфет "мишек" и большую бутыль отличного вина, увитую стеклянными виноградными лозами. Немного подумав, Аля с Танюшей вернулись с этим самолётом в Москву. Это было в конце апреля 1942 года.

Возвращаюсь к описанию жизни ВЛ в городе Вольске, где он продолжал работать преподавателем в Училище химзащиты. В Вольске ВЛ сдружился с Володей Весе-ловским, с которым получил общую комнату. Работали они очень много, иногда по двенадцать часов в день. Питались в столовой, иногда получали доп. пайки: орехи, изюм и морковку - вот такой набор. В письме в Бондю-гу ВЛ пишет дочери: "Окрестности Вольска - пологие горки, поля, леса. Летом масса земляники. Иногда удаётся погулять, но если хочется поспать, то приходится прямо на ягодах".

В Вольске некоторые друзья начали получать новые назначения. Пшежецкий - в Ивановскую область, Брегер и Гильман - в действующую армию, но не на передовую. Там они вели большую работу в масштабе дивизий, организуя подготовку людей и создавая хранилища веществ, необходимых для ведения химической войны. Гильман в конец концов попал в самое пекло. Все они в письмах жалуются на неразбериху, разгильдяйство, полное непонимание со стороны начальства, надеющегося на русское "авось". Нет пока химической войны - может, и не будет.

ВЛ и Веселовский почти ежемесячно подавали рапорты в Главное военно-химическое управление Красной Армии с просьбой послать их на фронт. В письмах матери ВЛ постоянно пишет, что мог бы приносить гораздо большую пользу в действующей армии. АС как могла старалась помочь ВЛ, используя своё давнее знакомство с СВ. Кафтановым, уполномоченным Госкомитета обороны по науке при ЦК партии. На все рапорты один ответ: "О вашем существовании известно, когда вы будете нужны в действующей армии - вызовут".

ВЛ всё же удалось побывать на фронте в течение нескольких месяцев в Прибалтике в качестве начхима стрелковой дивизии.

В сентябре 1942 года ВЛ был вызван на работу в Научно-исследовательский химический институт Советской Армии, где и проработал до марта 1946 года в качестве начальника лаборатории. После переезда в Москву ВЛ поселился на Воронцовом поле.

Переписка ВЛ с АС, которая велась с октября сорок первого года по август сорок второго, составляет несколько сотен писем. письма АС очень тёплые. Большая любовь, такт, полное взаимопонимание наполняют эти письма. ВЛ во всём советуется с АС. В одном из писем из Вольска он просит прощения у матери за то, что уже подал рапорт об отправке на фронт, а совета просит у неё уже после этого. Когда с деньгами было туго, АС, как всегда и ко всем, приходила на помощь. Посылала деньги, старалась посылать посылки, искала оказии. "Собираюсь послать тебе, Володичка, посылочку: вторую наволочку, а то у тебя одна, запасную пару белья, безопасную бритву: станок я достала, два лезвия мне обещали достать, пока не могу найти зеркальце (старое твоё развалилось), колбасу, конфеты и ещё кое-какие мелочи" (из письма от марта 1942 года). "Как только на душе у меня становится неспокойно, я тут же сажусь за письмо к тебе". Главная тема писем - жизнь в Бондюге, настроение Наташи, моё здоровье. "Главное сейчас - пережить войну, не потерять своих близких. Поэтому нужно подобраться, стараться меньше копаться в себе, делать, что можешь. Главное не тосковать, быть уверенной, что мы все думаем, беспокоимся о тебе, хотим помочь и помогаем тебе" (из письма АС к Наташе от февраля 1942 года).

Здесь следует рассказать о жизни АС во время войны. К октябрю сорок первого года вся семья АС разъехалась. Наташа и я - в Бондюгу, ЮЛ, Аля и Танюша - в Казань, Борис Абрамович Азарх (второй муж АС) в сентябре сорок первого года был командирован в Новосибирскую область, в город Тогучин, где был центр по заготовке льна. Во время войны этот материал был очень востребован.

Исторический музей, директором которого была АС, частично эвакуировался. АС подготовляла дальнейшую эвакуацию экспонатов. Тут наступило 16 октября. В городе прошёл слух, что где-то в верхах было решено в этот день сдать Москву. Началась паника и всеобщее бегство из города. Вся Москва встала: встали заводы, метро, трамваи, троллейбусы… По словам очевидцев, воздух был пропитан запахом гари - жгли документы. Всюду летали обрывки бумаги, пепел. Вокзалы штурмовали. Народ бежал из города пешком. По словам очевидца, в толпе, бежавшей по Садовому кольцу, выделялась женщина с безумными глазами, с мешком на спине и зажатым в руке будильником. Как известно, были выделены доверенные специалисты, которые минировали наиболее значимые здания, вплоть до Большого театра. При захвате города немцами всё предполагалось взорвать. ВЛ в этот день находился в Москве, АС тоже. В одном из писем она пишет: "Володичка, помнишь ли ты 16 октября, я эту картину не забуду никогда".

Тем не менее, Москву в эти дни не сдали, хотя её практически никто не защищал. (Если не считать "28 героев панфиловцев"!) Я прочла воспоминания многих полководцев немецких и русских, но ответа на вопрос "почему Москва устояла?" не нашла. Приводятся сотни объяснений, но все они неубедительны. Лично для меня - ответ мистический.

Для АС было нереально выбраться из Москвы на поезде. В ГИМе были лошадь и возчик, симпатичный старик. Вот они-то и вывезли АС из города в Александров, а там ей уже удалось сесть в поезд и добраться до Новосибирска в начале ноября. Там она встретилась с БА. Поселилась АС на койке в общежитии учителей. Она тут же начала искать работу. Ей предложили несколько мест: от заведующей сельской школой (в Тогучине, где жил БА) до заведующей областным парткабинетом. В последнем случае предоставлялось жильё: небольшой домик на окраине Новосибирска. "Надо брать, что дают", - пишет она ВЛ, - "Здесь у меня будет домашний центр". АС тут же пишет письмо в Бондюгу о том, что она хочет держать всю семью под крылом и надеется, что найдёт человека, который перевезёт Наташу и меня к ней в Новосибирск. И что удивительно, находит такого человека.

Однако уже в декабре АС получает вызов от Наркомата просвещения и в начале января 1942 года приезжает в Москву. Во время её отсутствия в квартире на Воронцовом поле жила тётя Маня с двумя котами, наша довоенная домработница Катя и друг семьи Евгения Евменьев-на. Из письма ЕЕ в Бондюгу: "Наташа, ты даже не представляешь, как ненавидели семью Карповых бывшие служащие Вагау" (немец, которому принадлежал особняк и сад до революции). Кое-кто из этих людей жил в домике, где была и наша квартира. "После отъезда АС они все смотрят волками и ждут не дождутся прихода немцев".

Но немцы не пришли, а АС приехала. Посреди большой комнаты поставили кирпичную печку прямо на паркет. В эту комнату выходили двери ещё двух комнат поменьше. Кроме того, была отдельная большая комната, но совершенно не отапливаемая. Там погибал рояль. Света не было, канализация не работала, воду приносили из здания Института, расположенного метрах в ста от дома. Интересно, что в письмах АС нет ни одного слова жалобы на трудности быта или своё неважное самочувствие. А ей уже было около шестидесяти лет. В эвакуации она однажды сорвалась с подножки переполненного трамвая и сильно ударилась, но ни слова об этом нет в её письмах. Я это узнала уже после войны. АС всегда была деятельна, оптимистична и готова пожертвовать всем ради близких. В квартире она постоянно мирила воюющих из-за котов тётю Маню и ЕЕ.

АС все трудные годы войны переписывалась со своей сестрой Евгенией Самойловной, которая с двумя внуками жила в Чкалове. АС всячески помогала им. Два раза в неделю АС писала в Бондюгу, вразумляя и успокаивая Наташу, и ни в одном письме нет ни слова обиды на обвинения и претензии, которыми были полны весьма редкие письма от Наташи. Она посылала письма, деньги и посылки Але в Крутушки, как минимум два раза в неделю писала Володе и часто БА. Писать письма было гораздо удобнее из ГИМа, где она часто дежурила по ночам и где были свет и тепло.

В это время АС много работала. Она руководила организацией выставок, которые устраивались в ГИМе по материалам, собранным сотрудниками музея на освобождённых от немцев территориях.

Несколько слов о судьбе семьи Евгении Самойловны. Два сына ЕС - Артемий и Борис - воевали вместе. В начале войны Артемий был начальником политотдела дивизии, в конце - начальником политотдела армии. Он разыскал Бориса, который ушёл добровольцем и работал шофёром на одном из фронтов. Артемий смог перевести его в штаб своей дивизии, где он стал переводчиком, поскольку прекрасно знал немецкий язык. АС пишет ВЛ: "Борис после соединения с Тёмой прямо светится от радости". В сорок первом году Артемий ездил в Сибирь, где с его участием были собраны войска, выступившие на параде 7 ноября 1941 года на Красной площади. Эти же войска, пройдя через Москву, разбили наголову немцев и отогнали их от города.

Борис и Артемий время от времени проездом бывали в Москве и останавливались на Воронцовом поле. Дом сразу наполнялся жизнью. Оружие, плащ-палатки, ординарец Тёмы, бодрое настроение, уверенность в хорошем конце войны, маленькие подарки - всё это очень поддерживало всех обитателей дома.

Кстати, Артемий и Борис в начале войны спасли ЕС и сына Бориса - Серёжу. ЕС жила в Киеве. К ней на лето приехал Серёжа. С началом войны они перебрались в Краснодар. Вскоре и туда подошли немцы. Артемий раздобыл машину, а Борис сел за руль и вывез мать и сына из города. Сначала они попали в Куйбышев, а потом в Чкалов. Туда же перевезли и младшего внука ЕС - Эрика.

АС всегда и во всём помогала всем близким. Главное, что она вселяла во всех дух оптимизма и уверенности в хорошем исходе сложившейся ситуации. "Мы все с нетерпением ждём момента, когда будем все вместе. Трудности есть у всех у нас. У меня, например, вес 58 килограмм; БА тоже очень сильно похудел. Но всё это пустяки, суть не в этом, а в том, чтобы сохранить бодрость духа у себя и у близких, чтобы детям было хорошо и чтобы росли они хорошо. Чтобы победить, надо хотеть жить, надо думать о жизни" (из писем АС к Наташе, конец 1941 года).

Возвращаюсь к истории семьи. Итак, к весне сорок третьего года вся семья собралась в Москве. К этому времени приехал из Новосибирска БА. Юра, Аля и Танюша переместились в свою квартиру в "Доме на Набережной". Как я уже писала, в середине тридцатых годов им помог получить её Е.А.Щаденко. Там был свет, вода, работала канализация. Адъютант Щаденко - полковник Логинов - приносил в судках из спецстоловой обеды и сухие пайки на ужин. Почему-то было принято подшучивать над Логиновым. В эту квартиру поселили тётю Маню с котами. В сорок четвёртом году родилась вторая дочка Юры и Али - Олечка. Евгения Евменьевна получила свою квартиру взамен разбомбленной и переехала туда. Вскоре она умерла. К концу войны в Чкалове умерла и Евгения Самойловна.

Брак моих родителей распался. Это был длительный и мучительный процесс. Чтобы оградить меня от тяжёлых переживаний, бабушка попросила Алю взять меня к себе. Мне там было весело и уютно. Как всегда, тепло, ласку и какую-то праздничную атмосферу вносила в жизнь тётя Маня. Там я прожила до середины апреля сорок третьего года. Ни о какой школе не было и речи.

В школу я пошла в конце апреля. После первого класса я практически не училась, поэтому мне было трудно. В конце четвёртого класса были экзамены. Ко дню экзамена по арифметике у меня полностью развалились туфли, отпали подошвы. Папа прикрепил их медной проволокой к рантам. Когда я пришла в школу, проволока перетёрлась и подошвы отпали. Это меня очень огорчило. Экзамен начался. На доске написали задачи, которые нужно было решать. Но настроение было такое, что я сразу решила, что нечего читать эти задачи, что я всё равно ничего не решу, и тут я начала громко плакать. Со всех сторон ко мне приходили шпаргалки с решением задач. Ничто не помогало. Тут уже меня стали утешать учительница и представительница РОНО. В общем, я кое-как что-то написала. В результате вызвали родителей, и бабушка поняла, что меня надо как-то оградить от ситуации, связанной с их разводом. Да и родители тоже это поняли. Жить стало легче. Четвёртый класс был окончен.

Когда я, наконец, поняла, что на этот год школа кончилась и впереди бесконечно длинное лето на даче, огромное чувство свободы навалилось на меня - и это, пожалуй, одна из немногих минут счастья в моей жизни, которую я запомнила навсегда. Смешно, не правда ли?

Летом сорок третьего года мы переехали на дачу в посёлок старых большевиков на станции Челюскинская. Со мной вместе поселили Серёжу, сына Артемия Шлихтера и его первой жены Веры Стопани. Переулок Стопани, где был расположен знаменитый Дворец пионеров, назван так в честь отца Веры, старого большевика. Он был убит в подстроенной по указанию Сталина автокатастрофе в середине тридцатых годов. В этой катастрофе была тяжело ранена Вера, она так и не смогла оправиться от этой травмы и умерла в начале войны. Серёжа жил у тётки. Жизнь там была трудной. Тут, как всегда, пришла на помощь АС и взяла Серёжу к нам.

Лето сорок третьего года было очень холодным и дождливым. Окна на даче были выбиты, спали мы на сене, ходили босиком. Опекать нас должна была моя мама, но часто ей было не до того. Поэтому мы перешли на подножный корм: ловили рыбу, собирали грибы, в лесу собирали хворост. Печка была цела. Мы топили её, чтобы погреться и приготовить еду. Но в целом такая жизнь нам очень нравилась. Часами сидели мы на перилах железнодорожной станции, встречая электрички в надежде, что к нам кто-нибудь приедет. Особенно много времени мы стали проводить за этим занятием, когда стало известно, что в Москву проездом с фронта приехал отец Серёжи - Тёма. Мы все глаза проглядели, но Тёма так и не смог выбраться и приехать к нам. В конце концов АС нашла пожилую женщину, которая и навела порядок в нашей жизни на даче. В последующие годы я жила в Челюскинской уже с Алей и её девочками. К этому времени на даче всё наладили, застеклили окна и веранду, и жизнь вошла в нормальную колею.

Уход отца тяжело ранил мою мать - идеалистку с не особенно крепкой психикой. Сохранилось несколько её писем: "Володя, я люблю тебя, если ты можешь восстановить нашу семейную жизнь, то сделай это, надо кончать мои мучения. Иначе я кончу плохо. Неужели только моя смерть избавит меня от унижений. Ну почему ты причиняешь мне столько зла, я виновата, очевидно, в том, что всё ещё жива". Это прямо напоминает строчки Цветаевой: "И стон стоит по всей земле: мой милый, что тебе я сделала?" Это была настоящая трагедия. Любовь-ненависть к отцу сохранилась у матери до последних дней её жизни.

Стало немного лучше после того, как ВЛ переехал к Д.И.Лейпунской, которая получила большую комнату в двухкомнатной коммуналке во 2-м Щукинском проезде. Эту комнату ДИ удалось получить, потому что она перешла из Карповского института в НИИ-9, где велись работы, связанные с атомным проектом. В этой комнате поселились ВЛ, ДИ и её сын Шурик.

Наташа переселилась из квартиры АС в комнату в четырёхкомнатной квартире в доме, стоящем в том же саду Института, только ближе к улице Воронцово поле. Было решено, что я останусь у бабушки. Моя мама боялась, что при её неумении устраивать жизнь она просто не сможет справиться с моими постоянно возникавшими болезнями. Я фактически жила на два дома, очень близко расположенных друг от друга.

В трёх других комнатах маминой квартиры жили писательница Вера Евграфовна Брунс и девочки Филипповичи. После ареста и гибели родителей осталось пять девочек. Сотрудники Института всячески помогали им и, несмотря на трудности, они все получили высшее образование, и жизнь у всех сложилась вполне благополучно. Так, например, одна из них, красавица Нина, окончила Иняз и вышла замуж за Н.Е. Алексеевского, известного физика, работавшего в Институте физпроблем. Интересна история их знакомства. Говорят, что это было так. Алексе-евский очень любил плавать. Однажды он пустился в многочасовое плаванье по морю, сильно устал и, когда, наконец, выполз из воды на песок, то оказался у ног прекрасной Афродиты. Стало ясно, что это судьба.

В.Е.Брунс была мудрой и прозорливой женщиной. Многие её друзья, жившие в этом же доме, приходили к ней за советом и утешением. Однажды поздно вечером к ней прибежал полуодетый сосед с другого этажа. Его побила жена - рыжая Мара. Он умолял: "Вера Евграфовна, дайте почитать что-нибудь утешительное". Она протянула ему Евангелие.

Начиная с сорок пятого года, жизнь моя понемногу устраивалась более или менее нормально. В школе дела пошли успешнее. Я стала отличницей. Со школьными занятиями мне очень помог отец. Каждый день он приходил обедать к нам с бабушкой, благо до Института было рукой подать, и часа полтора занимался со мной. Мне даже наняли англичанку для изучения языка. Плохо было только со здоровьем. Поэтому в старших классах я посещала школу один-два дня в неделю.

Зимой много радости доставлял наш сад. Можно было спускаться с горы на лыжах или на санках, а когда была гололедица, то и просто на подмётках сапог. Этот проклятый вопрос с обувью для меня почему-то никак нельзя было разрешить, пока однажды мне не начали выдавать в школе ордера на туфли. В шестом классе мне в школе предложили на зиму поехать в Крым, в лагерь Артек. Но как только я представила, что там надо будет всюду ходить строем, так тут же стала отказываться, ссылаясь на плохое самочувствие. Постепенно я так освоилась в Москве, что превратилась в девчонку-хулиганку. Била палкой и обижала нескольких домашних, интеллигентных мальчиков. Наверное, они мне нравились. Все мы жили в саду Института. Отец одного из этих мальчиков однажды схватил меня за шиворот и стал раскачивать из стороны в сторону так, что туфли мои (опять!) разлетелись. При этом он кричал: "Если ты ещё раз пристанешь к моему Лёлику, то я тебе покажу!" А в это время начинался первый в Москве салют по случаю взятия нашей Армией г.Орла. Все мои друзья мальчишки уже залезли на крышу дома по пожарной лестнице, чтобы оттуда получше разглядеть салют. Поэтому в ответ профессору я могла только кричать: "Отпустите меня, пожалуйста, меня пригласили на крышу, сейчас начнётся салют!" Подобрав туфли, я всё-таки влезла на эту крышу.

Постепенно трагизм развода родителей становился для меня не таким острым. Я стала бывать у отца.

Маму свою я любила и жалела, старалась по мере сил удерживать её от экстремальных поступков. Наташа после возвращения в Москву восстановилась в МГУ и, как я уже писала, в конце сорок третьего года закончила биофак по двум кафедрам: биохимии и физиологии животных. В 1944 году она поступила в аспирантуру в Лабораторию физиологической химии АН СССР, возглавляемую знаменитым учёным Яковом Оскаровичем Парнасом, который был арестован и погиб в 1949 году. К этому моменту Наталья Ивановна подготовила к защите кандидатскую диссертацию, посвящённую исследованиям превращений гликогена в печени.

После исчезновения Парнаса лабораторию возглавил некто Степаненко, который немедленно захотел быть соавтором публикаций НИ, не имея никакого представления о работе. Воспитанница МОПШКа не могла этого допустить. После ожесточённой борьбы, кончившейся тем, что её не хотели брать на работу ни в один институт АН СССР, она в 1953 году поступила на работу в Центральную научно-исследовательскую лабораторию гигиены и эпидемиологии МПС (ЦНИЛГЭ). Наталья Ивановна должна была следить за чистотой питьевой воды во всей системе Министерства путей сообщения (МПС). У неё был свой вагон, в котором она объездила всю страну, вплоть до Абакана и Владивостока. Наталья Ивановна изобрела прибор, простой и удобный в обращении, который позволял проводить экспресс-анализы питьевой воды. Это устройство приобрело широкую известность, и было очень популярно. Несколько сотен железнодорожных станций заказали эти приборы. Пришлось создать хозрасчётное предприятие при ЦНИЛГЭ, в котором помимо неё работали стеклодув, столяр и химлаборант. Вся эта деятельность помогла НИ получить максимальную пенсию, на которую она вышла в 1963 г.

Привитый в МОПШКе принципиальный и бескомпромиссный подход ко всем явлениям в жизни ставил НИ в тяжелейшие положения на грани ареста и гибели. Работая в ЦНИЛГЭ, она в 1963 году написала письмо Хрущёву о том, что он, разоблачив культ Сталина, создаёт свой собственный. Перед отправкой письма, она зачитала его на партсобрании ЦНИЛГЭ, надеясь на поддержку. Разразился большой скандал, её чуть не выгнали из партии. Но тут Хрущёва сняли, и дело заглохло.

Когда Наталья Ивановна стала пенсионеркой, то принялась за благоустройство своего микрорайона. Жила она в то время в Бабушкине. НИ уничтожала помойки, переводила в другие места вредные производства, озеленяла дворы, проводила пешеходные дорожки и т. д. Всё это делалось с помощью писем в райком КПСС первому секретарю. Была найдена магическая формула: "В то время, как весь советский народ борется за …, существуют отдельные вопиющие безобразия …" И всё делали. В конце концов к ней пришёл сотрудник райкома с просьбой писать письма прямо к нему, а не к первому секретарю, поскольку именно он выполняет то, что она просит. Вид у него был какой-то жалкий.

Но тут в 1985 году НИ переехала ко мне. Мы поменяли наши квартиры и стали жить вместе на Смоленской набережной. Умерла Наталья Ивановна Виноградова в 1989 году.

После войны к нам на Воронцово поле несколько раз приезжал в гости из Таллина племянник бабушки с семьёй - сам Абрам Исаакович Лувищук, его жена Женя Ка-линовская и маленькие сыновья Юзеф (1943 г.р.) и Илон (1936 г.р.). Брат АС - Исаак - до революции жил в Эстонии, и связи с ним не было. Исаак весьма успешно занимался ювелирным бизнесом, имел несколько антикварных фирм на балтийском побережье. Дела он вёл вместе с компаньоном, который, прельстившись частью капитала, принадлежавшей Исааку, убил его и некоторых его близких. Фирма была разграблена, но похищены были муляжи, а настоящие драгоценности были спрятаны в надёжном месте, о котором знал уцелевший старший сын Абрам. Ему тогда было лет 14-15. Эти деньги очень пригодились Абе. Он окончил Базельский университет, стал доктором экономических наук и продолжил семейный ювелирный бизнес. Женился на Евгении Калиновской, дочери купца первой гильдии, директора кожевенного завода. У них родились два сына. Семья жила в полном достатке. С приходом красных Аба стал директором винного завода в Риге.

Вторжение немцев принесло неисчислимые беды. Еврейское население было уничтожено с бесчеловечной жестокостью. Местные антисемиты принимали самое кровавое участие в этих расправах. Ужасна была гибель нескольких членов семьи Калиновских.

Абрам Исаакович Лувищук с женой и детьми смог выбраться из этого ада и эвакуироваться в Таджикистан. После войны они вернулись в Эстонию, где Аба занял руководящую должность.

И вот, наконец, в 1946-1948 гг. этим двум давно потерявшим друг друга из вида ветвям одного рода удалось увидеться.

Меня, подростка, поразила доброта, внимание и любовь, с которой все члены этой семьи относились друг к другу и к окружающим. Меня они баловали, брали с собой на экскурсии в город, на ВДНХ и в другие места. Атмосфера тепла и ласки, которой мне так не хватало, окружила меня. В 1948 году Абрам Исаакович был репрессирован. Его жена Женя обратилась за помощью к Анне Са-мойловне. АС ничем не смогла помочь, так как её собственная жизнь висела на волоске. В результате отношения с семьёй таллинских Лувищуков прервались. К счастью, в 2007 году внуки Абрама Исааковича и Надежда, жена Михаила, внука АИ, нашли нас. Мы ведём электронную переписку. Все члены семьи - прекрасные, достойные, широко образованные люди, живущие в хороших условиях, занимающиеся серьёзным семейным бизнесом, работающие на руководящих постах. Илон был председателем Федерации футбола Эстонии, его сын Миша - тоже известный футболист. Вот такая неожиданная радость - обнаружить в конце жизни целый клан родственников, прекрасных и удивительных людей.